На прошлой неделе заходит ко мне наш председатель "Вече" В.А.Зведре. Поговорили о том, о сём, приглашает придти на предстоящий вечер в Доме Культуры на встречу с казаками. Интересно будет, сам казачий атаман приедет из Прохладного, уже договорился с нашим казачьим хором, у них интересная программа. "Может быть и вы что-нибудь нам из своих стихов подбросите, у вас, я знаю, много всякого всего".
Приглашение я, разумеется, приняла, сказала, что постараюсь придти, а вот со стихами сложнее. На пустом месте ничего не напишешь. Обязательно нужна какая-то личная зацепка, от чего оттолкнуться. Стала думать. С какой стороны подойти к "казачьей" теме, столь далёкой и совершенно мне незнакомой, разве что по "Тихому Дону" Шолохова?.. А что если попытаться рассказать о дедике /так в раннем детстве называли мы, девчонки, своего родного деда по материнской линии, умершего, когда я была совсем маленькой/. Одно время, где-то в середине двадцатых годов я жила в "бамбуковом домике", пока мама ездила в Москву хлопотать о сосланных за княжескую фамилию папу и дядю Алю, и меня отдали на попечение бабушки. Всё было ново и интересно: и длинные, плетёные из ивняка, ящики из-под артиллерийских снарядов, где у бабы Маси хранились овощи, до лежащей на письменном столе "птички" - пресс-папье, казавшейся мне заснувшей Ласточкой из "Дюймовочки", и картины в золотых рамах, висевшие высоко под потолком, и янтарный мундштук деда с "плававшим" в середине комариком. Но интереснее всего был сам дед, большой, добрый, с рыжеватыми усами и голубыми глазами, которые всегда хитро улыбались. Когда он брал меня на руки, я трогала небольшие рытвинки на его лице - следы перенесённой чёрной оспы... Дед любил петь "Выхожу один я на дорогу", "Славное море, священный Байкал", "Реве тай стогне Днипр широкий", "По синим волнам океана"... У деда был "адский камень", которым прижигали болячки. Но трогать его категорически запрещалось. Дед иногда читал вслух, это были не детские сказки, а рассказы о пещерных людях, которые жили давно-давно... Вот и всё, что сохранила моя детская память о "дедике".
Это уже потом, когда мы переехали из Батума и Воронеж, глядя на сохранившиеся старые фотографии, мама рассказывала о своём детстве, о красавце-отце, закончившем Академию Генерального штаба, умнице, образованнейшем человеке, практиковавшем враче /всех нас, четверых девчонок, своих внучек, он сам принимал без посторонней помощи/, деда интересовали вопросы религии, он был знаком и с Библией и с Кораном, сам оставаясь атеистом. В доме никогда не было ни одной иконы. Дед был и астрономом, хорошо знавшим небо, предсказывал судьбу по линиям руки, что в последние годы жизни спасало, но не спасло его от голодной смерти в Алма-Ате, куда он был выслан, как царский генерал, командовавший казачьим полком в Карсе уже после окончания войны с Турцией, в которой он участвовал и был контужен. Это был сильный человек, умевший принимать решения и отстаивать свои взгляды. "Учитель властвовать собой", - вслед за Пушкиным повторял он нравоучения, воспитывая своих детей. “Прежде чем ответить в минуту гнева, просчитай мысленно про себя до десяти." А у самого в то же время в моменты наивысшего напряжения глаза из голубых превращались в чёрные, так расширялись зрачки... Меня потряс рассказ мамы о том, как командир казачьего полка застал одного из своих молодых новобранцев на конюшне за актом скотоложства, и бедный солдатик потерял сознание от страха... "У их благородия глаза стали чёрные..." Своею властью дед наложил на провинившегося епитимью, за что сам получил выговор от вышестоящего начальства. После революции дед в чине генерала перешёл на сторону восставшего народа, служил при штабе красных в Тбилиси, за что был проклят своей родней. А родня, по-видимому, была знатной. По семейной легенде, кто-то из Максимовых был женат на последней Милославской. В семье деда, Николая Сергеевича Максимова было 11 детей, до пожара в имении они жили богато, все дети получили приличное образование, знали языки, музицировали. Только младшая дочь Мария училась по учебникам старших сестёр и братьев из-за неимения средств. Жили трудно. "Maшка-кухонная затычка" экстерном сдала экзамены на народную учительницу. Впоследствии у неё в Петербурге был свой салон, она выучилась игре на фортепьяно, принимала у себя музыкантов и художников. Влюбившись в женатого художника, она не могла выйти за него замуж, так как жена не давала ему развода. И лишь за два месяца до смерти, получив долгожданный развод, они венчались. В церкви молодого пришлось держать под руки. Они уехали в Италию, откуда Мария Сергеевна привезла своего возлюбленного похоронить в Петербурге. В честь любимой сестры деда и меня, родившуюся в тот же день, и прозванную с семье Леночкой, через полгода крестили как Марию. Одна из сестёр деда Люба /тётя Люба, как звала её мама/, была замужем за военным, имела девять детей и брала призы за бальные танцы в благородном собрании. Другая сестра, тётя Лёля, имела свою дачу в Павловске; к "тёте Мане" мама ездила на праздники, на Рождество и на Пасху, когда училась в Смольном. Определили Лилечку Максимову в привилегированное учебное заведение в виде исключения по прошению жены полковника Максимова, упавшего с лошади и на полтора года слёгшего в военный госпиталь из-за сотрясения мозга. Дед был безнадёжно плох, не узнавал родных, в конце концов его пришлось взять домой, увезти в Тифлис. Здесь он случайно на базаре заразился чёрной оспой. Переболев ею, он совершенно излечился от душевного недуга. Эти события относятся к четырнадцатому-шестнадцатому годам. Дальнейшая карьера деда мне неизвестна. "Красным" генералом Максимов стал уже после революции.